Мы его отмыли, угостили ужином, покормили его рыбок, купили ему парочку компактов, подарили подписку на "Плейбой" и новую одежду, которая более или менее походила на прежнюю.

Мы водрузили его на пьедестал, а потом нежно, с любовью его толкнули... только за тем, чтобы посмотреть, как он упадет. В конце концов, мы имели полное право сказать: "А ведь тебя предупреждали!"

Мы сбивали его с ног до тех пор, пока он не расплачется, и тогда мы закутывали его в одеяло, чтобы он не жаловался на то, что ему холодно.

Мы нянчились с ним. Мы его избивали. Он нас утомлял. Он не переставал нас удивлять.

Мы разбирали его на части только чтобы проверить, сможем ли мы собрать его снова. Иногда нам это не удавалось, и оставалась деталь, которую, казалось, никуда нельзя пристроить, но без лишних разговоров мы просто совали ее ему в карман и с Богом отпускали его, уверенные в том, что в конце концов все будет хорошо.

Он раздражал нас. Мы на него злились. Мы на него кричали. Мы над ним смеялись. Мы его дразнили. Мы писали его жизнь.

Мы заставляли своих Малдеров рассказать всю их историю.

Когда нам надоедали пистолеты, подвалы, потерянные сестры и страхи, мы отправляли его в сказки, в мировые войны, в бары, в пору юности, на поля наших записных книжек.

А он непрестанно жаловался.

Мы дарили ему матерей, отцов, сестер, братьев, соседей, подружек, друзей, барменов, парнеров, врагов, детей.

Мы отдавали ему наших Скаллей.

И он разговаривал с ними. Мы вкладывали слова в его уста, но никогда не отвечали за последствия.

Он показал нам нас самих, и мы любили его за это.

И он никогда не оставлял нас в одиночестве. В учебе, в работе, в машине, в душе, в телефонном разговоре, в поезде, в кино, за обедом. Он докучал нам, беседовал с нами, танцевал для нас, и даже подзуживал написать еще чего-нибудь.

Он отвлекал нас на совещаниях, мешал сдавать зачеты, будил посреди ночи и развлекал в автомобильных пробках.

Он всегда объявлялся именно тогда, когда у нас уже не было сил найти лист бумаги, и даже попытаться было лень. А он потом он исчезал, заставляя нас проклинать тот день, когда мы решили не обращать больше на него внимания.

У него были собственные правила. Он либо молчал, как партизан, либо говорил такое, чего никогда не произнес бы при обычных обстоятельствах. Он делал это только для того, чтобы нас позлить. Иногда мы его прощали, но чаще просто старались приходить, когда у него было хорошее настроение.

Мы ставили его фотографию на рабочий стол, клали ее в бумажник или вешали на стену.

Он был Малдером, и мы разглядели в нем такое, чего не придумывал Крис Картер. Трудно сказать даже, сделал ли это кто-то из нас.